МЕСС-МЕНД И ФАБРИКА ТОРНТОН

В 1924 году в Петрограде вышла книжка американского пролетарского писателя Джима Доллара “Месс-менд, или Янки в Петрограде”. Оригинально оформленный и причудливо написанный сказочный роман-сказка сразу же вызвал шумный успех. Через два года история заговора американского капиталиста Джека Кресслинга против Страны Советов, предотвращенного с помощью международного профсоюза “Месс-менд”, была экранизирована. Книжка обошла демократическую печать мира, публиковалась фельетонами с продолжениями в зарубежных газетах. Лозунг “Месс-менд” даже получил вполне реальную жизнь в Германии, где под этим названием публиковались брошюры немецких коммунистов.

“Месс-менд” Джима Доллара — это литературная мистификация советской писательницы Мариэтты Шагинян. В популярной у читателя фантастическо-детективной форме с западным кинематографическим привкусом она выразила серьезную, не устаревшую по сей день идею братства рабочих.

Сорокалетний американский миллиардер будто бы списан с какого-нибудь нового русского олигарха. Он уверен, что капитал — это “субстрат человеческой энергии”, в котором заключены скрытые возможности дерзаний, желаний, страстей, власти.

Однако чья энергия аккумулирована в капитале, чьей энергии он — субстрат? Такими вопросами задается главный инженер принадлежащего миллиардеру завода Иеремия Морлендер, побывавший в Советском Союзе и “распропагандированный” большевиками. Ответ очевиден — капитал создается энергией рабочих масс! И от того, в какую сторону направлена трудовая энергия, зависит многое.

У расчетливого работодателя Джека Кресслинга своя хорошо продуманная система оплаты труда. Рабочим он платит достаточно щедро, но держит их до 30-летнего возраста.

“И, задыхаясь от мысли, что после тридцати — конченый век, — их ждет нищета и безработица уже до самой могилы, — рабочие Кресслинга, в надежде приберечь хоть что-нибудь на черный день, спеша как безумные, работают, работают, работают десять, двенадцать, четырнадцать, а после четырнадцати еще и шестнадцать, двадцать, двадцать четыре часа в сутки, перенося свой сон единожды на трое суток, перекусывая тут же у станков, грызя кофейные семечки для подхлестывания энергии и ясности мозга. Но если вы думаете, что они этаким способом хоть что-нибудь да накопят себе ко дню, когда отпразднуют (или оплачут) свое тридцатилетие, то пойдите навестите их, только не в рабочий поселок, а пониже, на кладбище: там они лежат все рядом, и над каждым из них Джек Кресслинг не поскупился поставить памятник”.

Но вот на заводе Кресслинга появился новый рабочий — белокурый гигант, мастер вещей Микаэл Тингсмастер и придумал тот самый сказочный профсоюз “Месс-менд”, сила которого состоит в единстве рабочих и в тайне сделанных ими (а значит — послушных их воле) вещей.

Пожалуй, не удержимся и приведем здесь речь Микаэла Тингсмастера, которую он произнес на “учредительном собрании” нового профсоюза:

— Я говорю себе: Мик Тингсмастер, не ты ли отец этих красивых вещичек? Не ты ли делаешь дерево узорным, как бумажная ткань? Не щебечут ли у тебя филенки нежнее птичек, обнажая письмена древесины и такие рисунки, о которых не подозревают школьные учителя рисования? Зеркальные шкафчики для знатных дам, хитрые лица дверей, всегда обращенные в вашу сторону, шкатулки, письменные столы, тяжелые кровати, потайные ящики, разве все это не мои дети? Я делаю их своею рукою, я их знаю, я их люблю, и я говорю им: “Эге-ге, дети мои, вы идете служить во вражеские кварталы; ты, шкаф, станешь в углу у кровопийцы; ты, кровать, затрещишь под развратником; ты, шкатулка, будешь хранить бриллианты паучихи, — так смотрите же, детки, не забывайте отца! Идите туда себе на уме, верными моими помощниками… — Тингсмастер выпрямился и обвел глазами толпу. — Да, ребята. Одушевите-ка вещи магией сопротивления. Трудно? Ничуть не бывало! Замки, самые крепкие, хитрые наши изделия, размыкайтесь от одного нашего нажима. Двери пусть слушают и передают, зеркала запоминают, стены скрывают тайные ходы, полы проваливаются, потолки обрушиваются, крыши приподнимаются, как крышки. Хозяин вещей — тот, кто их делает, а раб вещей — тот, кто ими пользуется!

Почувствовав свою силу, рабочие перестали надрываться на работодателя и “между губами их, как кролик в норе, сидит себе комочком улыбка”.

Улыбке пролетариата противостоит “звериный оскал капитализма” — причем в самом, что ни на есть, буквальном смысле. Один из героев романа-сказки, доктор, сделал поразительное открытие о том, что порвавшие со своим народом бездельники-богачи неизбежно деградируют и превращаются в зверей. И здесь можно увидеть определенную аналогию с булгаковским Шариковым из “Собачьего сердца”.

Петроград у Джима Доллара представлен как город будущего. Но все-таки в этой фантастической картине есть реалистические элементы, роднящие ее с описанием фабрики Торнтон из одноименного очерка Мариэтты Шагинян. Эта суконная фабрика известна тем, что в ноябре 1895 года там произошла забастовка, в организации которой принимал участие Ленин. Торнтоновская стачка оказалась чуть ли не главным пунктом обвинения помощника присяжного поверенного Владимира Ульянова, приговоренного к высылке под гласный надзор полиции в Восточную Сибирь.

Вот что пишет Мариэтта Шагинян о фабрике Торнтон 1925 года:

“Сегодняшняя фабрика имеет двойной “крен” подобно качельной доске, перекинутой через камень. На одном конце доски сидит техническая администрация, на другом — фабком, а в центре, в точке равновесия, красный директор. Техническому персоналу дана задача: наладь производство. Здесь сидят спецы. Без них фабрика не могла бы сделать ни бе ни ме. Но спецы, со всей силой своего удельного веса тянущие в стороны “производства”, а, следовательно, выгоды этого производства и его прибыли для государства, — уравновешиваются другой частью доски, где плотно прилип фабком. Он защищает интересы рабочего. Он может пойти с администрацией в бой за рабочего, а на середке, между обоими полюсами помещается красный директор. Это по большей части выкормыш той же фабрики. Если он тактичен (умеет думать в первую голову не о себе и своем самолюбии, но о пользе и нуждах дела), то его любят одинаково та и другая сторона, и с ним, как выражаются спецы, “можно работать”.


ПРОМЫШЛЕННАЯ БЕЛЛЕТРИСТИКА

21 марта (2 апреля) 1888 года в Москве, в интеллигентной армянской семье родилась девочка — будущая писательница Мариэтта Шагинян. Её отец был врачом и сразу определил, что дочь больна отосклерозом, обрекающим на постепенное усиление глухоты. Мариэтта росла, окруженная любовью близких, глухота не мешала ей заниматься музыкой, изучать языки, сочинять стихи… Но в 13 лет счастливое детство кончилось — умер отец. Семья оказалась на грани нищеты, и с 14 лет Шагинян зарабатывает: дает уроки и пишет в газеты.

Её жизнь заполнена трудом и учебой. Окончив гимназию, поступает на философский факультет Высших женских курсов, затем изучает минералогию и кристаллографию в университете, между делом получает диплом вязально-ткацкой школы, и уже в 1930-х годах учится в Плановой академии…

“Острое ощущение наполненного трудом времени”, так, по мнению Мариэтты Шагинян, определяется понятие профессионализма. Её работа проходит в виде “организованного действия”; она даже употребляет слово “плановость”, подчеркивая родственность писательского труда труду рабочего или крестьянина.

Шагинян живописует производственные вопросы и экономические проблемы, в романе-комплексе “КИК” достаточно подробно рассказано о профсоюзных дискуссиях 1920-х годов. В центре ее сочинений всегда лежит проблема творческого труда и соборности, то есть внутренне связанного, идейно спаянного коллектива.

Был в ее жизни такой любопытный факт, как работа инструктором ткацкого дела и организация прядильно-вязально-ткацкой школы, которая несколько лет поставляла армии и народному образованию сукно. “Задачей школы, — писала Шагинян в программе, — является выпуск не бессознательно владевших техникой предмета рабочих, а широко образованных работников, видящих в своей специальности одну из отраслей единого народного хозяйства”.

И специальность литератора здесь тоже не является исключением. Со всей конкретной наглядностью эта мысль выражена и в романе “Гидроцентраль” (который Шагинян считала одним из лучших своих произведений, и где четкое развитее фабулы сочетается с обилием технической информации), и в многочисленных производственных очерках, названных впоследствии “промышленной беллетристикой” — “Невская нитка”, “Зангезурская медь”, “Ткварчельский уголь”...

В “Дневнике депутата Моссовета” избранная в Моссовет Московским центральным телеграфом писательница дает целый историко-социально-экономический анализ работы почты и телеграфа. Пожалуй, с не меньшим увлечением, чем герои ее любимого детективщика Коллинза раскрывают тайны, Мариэтта Шагинян исследует секреты работы почтальонов и телеграфистов.

В “Тайне трех букв” речь идет о только что нарождающихся МТС (машинно-тракторных станциях). Верная ученица Гёте, Шагинян рассматривает это явление во всей его многомерности — не только с социально-экономико-производственных позиций, но и в контексте мировой культуры.

В финале среди пролетарских героев очерка “вдруг” появляется французский поэт-символист ХIХ века Верлен. Процитировав его стихотворение, автор восклицает “Как могла лирическая бессмыслица связаться с моей рациональной прозой?” И отвечает, что связь тут самая непосредственная: ведь Верлен рассказывает, как обыкновенные люди превращаются в необыкновенных, а “в том мире, где мы с вами живем, читатель, это чудо совершается на каждом шагу”.

“Оно совершается в том, — пишет Шагинян, — что мы, обыкновенные люди, видим вдруг перед собой не кисть и краску, не полотно двух измерений и черные клавиши рояля, не жалкие аксессуары, какими лучшие из нас — художники, поэты, музыканты — творят смутные образы и фрагменты нового мира, — а видим весь этот широкий человеческий мир, раскрытый настежь, видим далекие горизонты будущего, и мы вступаем в них, бродим в них, начинаем творить уже не бледные слепки и образы, а самую жизнь…

Кому еще на пяти шестых света дано пережить такую радость? Товарищи, не позабудем, что она у нас есть!”

Александра НЕНИНА

Версия для печати

Наверх